поэт, прозаик, эссеист

Родился 1 ноября 1957 года

Визитная карточка

РОМАН

Тварь без прочных чувств. Так лучше.

На белой веранде, засиженной мухами,

она держит венозную бечевку

под утро в левой руке

и думает о зряшном искрении минут

(покамест мужчина рассуждает с другом

ни о чем), ведь он боится

жить, и пальцы пеклись о покое,

распуская нить за нитью,

будто стерлись стигматы после терпких имен.

Рутинная топь выросла на пути его,

но медлит зной,

и мы закопали мертвых. Он счастлив,

когда пуст, и пьет чай,

озирая с балкона гниющий простор,

и беседует с гостем, хотя

внутри обоих сверлит:

сегодня ли, завтра? У них

всякая женщина вместо могилы на время.

Он смеется,

вглядываясь в мужском лицедействе

в снимки охотничьих псов,

разметающих мирно песочный помол

в солнечной пене.

Кто уцелевший? Потом. Без пользы

качнулся базилик, и множится летняя мощь

от бликующих ваз.

Биография

Живет в Фергане. В 1991-95 гг. – заведующий отделом поэзии журнала Звезда Востока . Лидер ферганской школы русской поэзии (Хамдам Закиров, Даниил Кислов, Ольга Гребенникова и др.). Лауреат Премии Андрея Белого за 1994 г., премии журнала Знамя за 1998 г.

Прямая речь

Пока единственно честной структурой, провоцирующей нас открыто и на равных вести диалог с окружающей действительностью, мне представляется верлибр, такой многообразный, дробящийся, непредсказуемый. В тексте-верлибре мы соприкасаемся с чем-то таким, что, в сущности, и не требует понимания, а лишь спокойствия и терпимости, какие мы проявляем чаще к повседневным событиям и деталям физической реальности. Есть вещи абсолютно непонятные, но они воздействуют на тебя значительно сильнее, чем те предметы и явления, которые ты способен уловить и осмыслить. (Вот чрезвычайно любопытный пример, уточняющий мою мысль: в своей книге, изданной за рубежом, Андрей Тарковский вспоминает письмо простой женщины, работницы фабрики; она писала ему: ...я не в силах объяснить фильм Зеркало , так как я живу внутри этой картины .) Такое непрерывное колебание между двумя крайностями, между эмоциональной определенностью и логической неразгаданностью, между ясностью, доступностью выразительных языковых средств и темнотой, непроницаемостью содержания, позволяет поэту достичь редкого напряжения и эффектности образа. Причем желательно, чтобы подобный союз двух вроде бы несоединимых тенденций встречался – в период работы над стихотворением – на всех участках творческого процесса, начиная с личности самого автора (как считал Элиот, поэт в наши дни отличается тем, что он примитивнее и одновременно цивилизованнее, чем его современники ) до интонационного решения, в котором слиты в единую, нескончаемую вибрацию эпический простор и тихий интимизм. Другое важное качество, сообщающее стихотворению неожиданную достоверность и сиюминутность, – это открытость изображения; я имею в виду отсутствие какой-либо одинаковой знаковости (кроме той, ускользающей, что заложена в самой жизни) или системы символов, пусть даже санкционированных традицией и укоренившихся в читательском восприятии.

Из статьи «Идеальное стихотворение как я его понимаю»

Предложный падеж

Деперсонализация оказывается неизбежным следствием атлетического отношения к вещам и явлениям, которое демонстрирует в стихотворении “Приближение окраин” Шамшад Абдуллаев. Фрагменты реальности и даже абстрактные культурные коды предстают обретающими тело, уплотненными, не затронутыми сознанием. Они единичны, неопределенны и выглядят не до конца воплотившимися. Наблюдатель, чье сознание пребывает “на стороне вещей”, ощущает становление предметов. Он проникает в область предсуществования вещей, которая не имеет ничего общего с платоновским царством идей. Это первозданная энергия, лежащая в основе мира, концентрированная пустота, чистая атмосфера, напряженное звучащее молчание. Вещь для Шамшада Абдуллаева оказывается формой пустоты, своего рода обросшим плотью вакуумом. Пустота рождает одну форму за другой, пребывая в них и претерпевая непредсказуемые метаморфозы.

Андрей Аствацатуров. Метафизика предместья.

// Новое литературное обозрение, 2003, №62

Рассказы Абдуллаева — не внешнее действие, но пребывание — на площади, на берегу реки, за столом, у постели. Неподвижность — проклятие, но и возможность пристального взгляда. Безразличие освобождает «от поступков для виду, от послушания и страха... Остается благодарить воздух за ниспосланные нам скуку и столбняк, умеряющие личные претензии и причуды». Почувствовать покой как до предела сжатую пружину. Обострить восприятие каждого объекта, каждого движения. «Напряжение и глубь достигаются небрежной замедленностью, задержкой на побочной детали». Четкость каждого предмета при вязкости речи. «Внизу, в ста шагах от мужчин, алели сарай, конюшня и фермерский дом, прямые и замкнутые, прописанные четко и врозь невидимой кистью, как три чашки, сдвинутые в сторону после долгого завтрака: свет». Детали очень точны, но общий взгляд отстранен, и в результате появляется ощущение ирреальности происходящего, точнее, происходящее существует, но имеет значение воспоминания или сна.

Александр Уланов. Разделяющий свет.

// Знамя, 2001, №5

Библиография

Окраина. Ташкент, 1987

Промежуток. СПб.: Митин журнал — Северо-Запад, 1992. — 36 с.

Медленное лето. СПб.: Митин журнал — Ривьера, 1997. — 46 с.

Двойной полдень. Рассказы, эссе. — СПб.: Борей-Арт, 2000. — 250 с.

Неподвижная поверхность. М.: Новое литературное обозрение, 2003. — Серия Поэзия русской диаспоры . — 144 с.