Гео ргий Ви кторович Адамо вич (7 (19) апреля 1892, Москва (дата 1894 ошибочна) — 21 февраля 1972, Ницца) — поэт-акмеист и литературный критик; переводчик.

Биография

Образование получил в Санкт-Петербургском университете. В 1914 году сблизился с акмеистами, позже вошёл в возобновленный «Цех поэтов». В 1915 году опубликовал рассказ «Весёлые кони» («Голос жизни», № 5), в 1916 — «Мария-Антуанетта» («Биржевые ведомости»). Печатался в «Новом журнале для всех», «Аполлоне», «Северных записках», альманахах «Зелёный цветок» (1915) и других. Был одним из руководителей второго «Цеха поэтов» (1916—1917). До 1923 года в России напечатал два поэтических сборника: «Облака» (1916) и «Чистилище» (книга вторая, Отпечатано в 15-ой Государственной типографии (бывш. Голике и Вильборг) под наблюдением В. И. Анисимова; Петербург, 1922) (1922). После Октябрьской революции переводил для издательства «Всемирная литература» французских поэтов и писателей (Бодлер, Вольтер, Эредиа). Переводил также поэму Томаса Мура «Огнепоклонники» и поэмы Байрона, затем уже в эмиграции — Жана Кокто и, совместно с Г. В. Ивановым, «Анабазис» Сен-Жон Перса, а также «Постороннего» Альбера Камю.

В 1923 году эмигрировал в Берлин и жил затем во Франции. Один из ведущих критиков журнала «Числа» и газеты «Последние новости». Редактор журнала «Встречи» (1934). Сборник стихов «Единство», сборник критических статей «Комментарии». Основатель группы, известной как поэты «парижской ноты».

В 1940-е годы служил добровольцем во французской армии, участвовал в движении Сопротивления, прошёл кратковременный период увлечения СССР и Сталиным. Оставил ряд мемуарных заметок и устных воспоминаний, записанных Юрием Иваском.

Отчего мы уехали из России, отчего живем и, конечно, умрем на чужой земле, вне родины, которую, кстати, во имя уважения к ней, верности и любви к ней надо бы писать с маленькой, а не с оскорбительно-елейной, отвратительно-слащавой прописной буквы, как повелось писать теперь. Не Родина, а родина: и неужели Россия так изменилась, что дух её не возмущается, не содрогается всей своей бессмертной сущностью при виде этой прописной буквы? На первый взгляд — пустяк, очередная глупая, телячье-восторженная выдумка, но неужели все мы так одеревенели, чтобы не уловить под этим орфографическим новшеством чего-то смутно родственного щедринскому Иудушке?

«Последнее прибежище негодяя — патриотизм», сказано в «Круге чтения» Толстого. Не всякий патриотизм, конечно… приемлем патриотизм лишь тогда, когда он прошёл сквозь очистительный огонь отрицания. Патриотизм не дан человеку, а задан ему, он должен быть отмыт от всей эгоистической, самоупоенной мерзости, которая к нему прилипает. С некоторым нажимом педали можно было бы сказать, что патриотизм надо «выстрадать», иначе ему грош цена. В особенности патриотизму русскому…

…Оттого мы уехали из России, что нужно нам было остаться русскими в своём особом обличьи, в своей внутренней тональности и, право, политика тут ни при чём или, во всяком случае, при чём-то второстепенном. Да, бесспорно, революция дала нашей судьбе определённые бытовые формы, отъезд фактический, а не аллегорический был вызван именно революцией, именно крушением привычного для нас мира. Разумеется, возможность писать по-своему, думать и жить по-своему, пусть и без пайков, без разъездов по заграничным конгрессам и без дач в Переделкине, имела значение первичное. Кто же это отрицает, кто может об этом забыть? Но не всё этим исчерпывается, а если бы этим исчерпалось, то действительно осталось бы нам только «плакать» на реках вавилонских . Однако слёз нет и плакать не о чём. Понятие неизбежности, безотрадное и давящее, с понятием необходимости вовсе не тождественно: в данном случае была необходимость.

Есть две России, и уходит это раздвоение корнями своими далеко, далеко вглубь, по-видимому, к тому, что сделал Пётр, — сделал слишком торопливо и грубо, чтобы некоторые органические ткани не оказались порваны. Смешно теперь, после всего на эти темы написанного, к петровской хирургической операции возвращаться, смешно повторять славянофильские обвинения, да и преемственность тут едва намечена, и, думая о ней, убеждаешься, что найтидля неё твёрдые обоснования было бы трудно. Есть две России, и одна, многомилионная, тяжёлая, тяжелодумная, — впрочем, тут подвёртываются под перо десятки эпитетов, вплоть до блоковского «толстозадая», — одна Россия как бы выпирает другую, не то что ненавидя её, а скорей не понимая её, косясь на неё с недоумением и ощущая в ней что-то чуждое. Другая, вторая Россия… для неё подходящих эпитетов нашлось бы меньше. Но самое важное в её облике то, что она не сомневается в полноправной своей принадлежности к родной стихии, не сомневается и никогда не сомневалась. Космополитизмом она не грешна: «космополит — нуль, хуже нуля», сказал, если не изменяет мне память, Тургенев в «Рудине». На что бы она не натолкнулась, в какие пустыни ни забрела бы, она — Россия, дух от духа её, плоть от плоти её, и никакими охотнорядскими выталкиваниями и выпираниями, дореволюционными или новейшими, этого её убеждения не поколебать.

— Г. Адамович Комментарии